Вчера обрушилось вдохновение. Именно обрушилось - это слово самое подходящее на мой взгляд. Я ведь пишу о своих ощущениях. Может статься, что кого-то оно посещает, заблаговременно сообщая о своём визите. В назначенное время оно заходит во двор, поднимается по лестнице и, находя нужную дверь, учтиво стучит, зная, что его дожидаются. Наверняка накрыли на стол, приготовив самую ароматную бумагу и густые аппетитные чернила. Зажгли свечи и волнительно ерзают на деревянном табурете, для гостя же взбили мягкое кресло. Будто у вдохновения есть тело и ему не все равно, мягко ли твёрдо ли. До чего же нелепа сия забота в своём отчаянии.
На меня же оно обрушилось. В самый неподходящий, а по меркам ожидающих, не подготовленный момент. Когда я не причесана, лохмата настолько, что в пору птицам заселяться в гнезда из моих путанных волос, налаживать быт, ростить птенцов. Когда постель не убрана ещё с утра, не вымыта посуда. Когда повсюду беспорядок из разбросаных недочитанных книг, распятых за неимением закладок. Что и говорить об ароматной бумаге, чернилах - такого добра в этих комнатах не было никогда.
Моё вдохновение не заходило во двор, не искало квартиру, не ждалось. Просто незаметно пробралось внутрь меня, подчинив своей воле. Я и не думала сопротивляться на этот раз. Без борьбы согласилась. Хотя оно меня и не спрашивало, потому само выражение согласия здесь неуместно. Я просто перешла в состояние "быть", взяла ручку и, расслабив руку, стала писать на клетчатой бумаге поддиктовку неизвестного мне. И вам. И всем. Никому неизвестного.
Странная штука эта бумага. Когда она пуста, без линий и клеток, мысли, попадающие на её поверхность, будто идут на сговор с ней, перерождаясь, меняют смысл, и проглатываются ею в итоге. Ход их теряется от ненасытной прожорливости, обрывая на самом важном связующем моменте.
В клетки же они заходят словно заключённые - им запрещено говорить, вертеться, разрешено только подчиняться. Такая бумага не посягает на мысли, не пытается их поглотить, изменить, вывернуть, преукрасить, переодев в нарядное платье. И вот мы с ней уже союзники.
Обращенные в слова сидят в ней смиренно, не тревожат жалостливыми взглядами, не просятся наружу. И я получаю исключительное удовольствие, заключая их в подобное рабство. Плачу бумаге сверх меры очередной многочисленной партией заключенных и радуюсь, что никто не коверкает, не придаёт иное значение словам, проходящим сквозь меня. Сидят они, вынужденно слушая как я с треском ломаю их самонадеянную компетентность, рву на куски мнительную правильность. Полагаю, им больно это слышать и хочется закрыть уши, а мне плевать. Слишком долго я пребывала под гнетом их заговора.
Писанина выходит сумбурной. Но, ощущая её смелость, отбрасываю мимолетное желание присвоить ей жанр, стиль и прочую литературную белиберду.
Из шара, в котором я находилась наедине с вдохновением, меня вырывают шумы, возвращая сознание в ненавистную реальность.
Голоса, по-моему всегда издают шум, навязчивый, ненужный и отвратительный. Хочется заставить их замолчать, прибив дощечки на рты на манер дверей, повесить увесистые замки и наслаждаться утоляющей тишиной.
Заглушить бы улицы, города, всю землю. Допуская подобную возможность, ощущаю как приятное теплое волнение растекается во мне, согревая холодные вены. Волнение человека, что разработал гениальный преступный план, учтя все возможные ошибки и отправился его исполнять. Настолько она привлекательна эта возможность, что мысленно пускаюсь в кругосветное путешествие забивать досками рты, вешать замки. Исполнять план.
Только представьте эту благодать в реальности - исключительное спокойствие от вселенского молчания. И даже убивать никого не надо. Если захотят, сами сойдут с ума. Им выбор оставлен - молча жить или же нет. Самые стойкие привыкнут к этому, научатся жить без пустой, самонадеянной болтовни, возьмутся строить новый мир - чистый, молчаливый, без грязных пятен человеческого языка. С истиной за сомкнутыми устами.
Читайте также
8 пікір